Интересно, как бы я себя чувствовал, если бы мои родители говорили не на норвежском, а на другом языке, и не учили меня своему родному языку. Думаю, меня бы это не радовало. Я, вероятно, винил бы их в том, что они лишают меня какой-то части идентичности. Я винил бы их в том, что по их милости мне не достаётся дар, обрести который в зрелом возрасте я смогу только ценой серьёзных усилий.
По всему Баренцрегиону найдётся множество молодых людей, недовольных тем, что их родители не дают им учить язык, на котором сами общаются в быту. А другим, наоборот, всё равно. Они не придают особого значения второму языку их родителей, и прекрасно обходятся без него. Потому что сегодня у нас есть английский, и если ты знаешь английский, тебя поймут везде. Но это, мягко говоря, ещё не вся правда.
Было время, когда в нашем северном уголке Европы все знали язык своих соседей. На Пасвике говорили по-норвежски и по-фински, в деревнях на реке Торне, разделяющей Финляндию и Швецию, большинство говорило и по-фински, и по-шведски. Государственные границы тоже были, и проходили, главным образом, по рекам, но в сознании большинства они были политической абстракцией, линиями на карте. Границы были открыты – в самом прямом смысле слова, и реки и другие водные пути между странами служили жизненными артериями. Так было до Второй мировой войны, до холодной войны и железного занавеса. Но и много лет спустя местное передвижение и общение между людьми в этих приграничных районах было столь близким, что знать язык соседа считалось чем-то самим собой разумеющимся. У большинства были родственники по другую сторону границы, многие родились там, и английский был языком совершенно чужим и чуждым.
Этим летом я провёл несколько дней в долине Торне, в деревне Сванстейн, разделённой с соседней финской деревней Пелло рекой, по которой проходит граница. Долина Торне всегда была двуязычным островком на карте северных стран. Но вот швед, которого я встретил в Сванстейне, пожимает плечами говорит о том, что шведский и финский языки начинают жить отдельной жизнью даже здесь. Сам он владеет обоими языками, но молодёжь – уже нет. Он рассказывает, что это главным образом шведский теряет почву на финском берегу, но и с финским на шведском берегу та же история. К нам подходит его друг, услышавший наш разговор, и вспоминает, как в одной из деревень на шведской стороне некий старик говорил: «Граница – какая ещё за граница? Финляндия – это восток нашей страны. Границу провёл русский царь, нам до неё никакого дела нет». Весьма спорное политическое утверждение, но большинство жителей долины Торне действительно не обращает на границу внимания. Здесь жили и до сих пор живут так, будто никакой границы нет. Вся культура построена на этой сближенности.
В долине реки Паз/Пасвик в самом восточном уголке Норвегии река сотни лет была главной «дорогой». Но с 1826 года и она тоже стала границей – сначала между Норвегией и Россией, затем между Норвегией и Финляндией, а последние 68 лет по ней проходит граница между Норвегией и Советским Союзом/Россией. 84-летний Улав Беддари, живущий в Скугфоссе (60 километров вверх по реке от Киркенеса), помнит те времена, когда восточный берег принадлежал Финляндии. Он помнит, как на тот берег отправлялись на вёслах друг к другу в гости, в сауну, за покупками и на танцы. Долину населяли, главным образом, финны, переселившиеся на север в XIX-XXвеках, и местная культура имела соответствующий национальный колорит. Множество детей росло, зная только финский, а норвежский начинало учить уже в школе.
Парадоксально, но Беддари, ведущий жизнь посла финской культуры на Пасвике, не передал финский язык своим детям. О чём он сильно жалеет, но в качестве оправдания приводит неоспоримое когда-то, да и сейчас не сдавшее позиции устоявшееся мнение, что один родной язык дети усваивают лучше, чем два. Современные лингвистические исследования опровергают это, но что теперь толку каяться в прошлых грехах. На Пасвике финский полностью вышел из употребления в качестве языка повседневной жизни. То же самое имеет место и в других культурных «островках» вроде Бюгёйнеса и Вадсё (губерния Финмарк, Норвегия), где говорили исключительно по-фински. В долине реки Тана между Норвегией и Финляндией очень немногие дети говорят на трёх языках – саамском, норвежском и финском.
Прошу заметить, что в этом контексте я не говорю о тех, кто знает, кроме одного из государственных языков, ещё и саамский. В последние несколько десятилетий на высоком уровне были предприняты инициативы по сохранению и культивированию саамского языка. В разных странах эти инициативы имели разный успех, но саамский как язык малочисленного народа имеет особой статус, о чём не приходится говорить в отношении языковой культуры приграничных речных долин.
Вопрос не на один миллион (евро, вероятно?) – необходимо ли нам подобное двуязычие в том виде, в каком оно существовало, в нашем современном глобализованном обществе? Частично ответом служит тот факт, что все локальные сообщества давно живут в условиях глобализации, и здесь уже правит бал потребность в более универсальном языке общения. Английский здесь выигрывает. В мире Интернета и социальных сетей сформировался новый тип мышления. Мы можем не знать, что творится в соседнем городе по другую сторону границы у нас на севере, но при этом располагать тоннами информации об американских кинозвёздах или наших друзьях по Facebook’у из Австралии, Южной Африки или Аргентины.
В то же время, что особенно интересно, местные СМИ становятся всё более и более «местными». Мы просто обожаем читать и слушать о том, что происходит у нас на заднем дворе. Но трансграничное освещение событий, культуры и бизнеса в направлении Восток-Запад в Баренцрегионе превратилось для СМИ в долгую и нелёгкую историю. Читателю, например, из Тромсё, уже не так интересно, что происходит в Будё, а что происходит в Кируне, Лулео или Мурманске – и вовсе на периферии его внимания. Тот же читатель может поехать на праздники в Питео, на конференцию в Мурманск или делать покупки в торговом центре IKEAв Хапаранде. Это в порядке вещей, но вот приобрести какие-то элементарные знания об этих местах уже представляется слишком большой задачей. И потом, возвращаясь к тому, с чего я начал, мы уже даже не знаем языка соседей – речь о приграничных районах, конечно.
Судя по всему, случилось так, что государственные границы стали играть даже более важную роль, чем раньше, а ориентация север-юг проявилась сильнее, чем когда-либо, как ни парадоксально это в регионе, где мышление без границ остаётся официальной мантрой последние 20 лет. Из этого тезиса есть достаточно исключений – достаточно, чтобы продемонстрировать, что многое претерпело радикальные изменения, особенно на финско-российской и норвежско-российской границе. Эти регионы стали новой «магистралью» Восток-Запад, а кроме того, вырос интерес к языку соседней страны. В русской семье в Альте русский язык передаётся молодому поколению – точно так же, как и норвежский в норвежской семье в Мурманске. Владение двумя языками по-прежнему считается очень важным и полезным, но там, где когда-то реки были важнейшими жизненными артериями, а ваш дядя или дедушка жили на другом берегу, учить более чем один родной язык, похоже, прекратили из-за отсутствия интереса.
